Уилки коллинз - лунный камень. Уильям уилки коллинзлунный камень

Переведено по изданию:

Collins W. The Moonstone: A Novel / Wilkie Collins

© Hemiro Ltd, издание на русском языке, 2015

© Книжный Клуб «Клуб Семейного Досуга», перевод и художественное оформление, 2015

* * *

Пролог
Штурм Серингапатама (1799)
Из семейного архива

I

Эти строки – написанные в Индии – я адресую своим родным в Англии.

Моя задача – объяснить причину, заставившую меня отказаться пожать руку моему кузену Джону Гернкастлу. Молчание по этому вопросу, которое я хранил до сих пор, было неправильно воспринято членами моей семьи, чьим добрым мнением я не могу пренебречь. Я прошу их повременить со своими выводами и сначала прочитать мой рассказ. И, слово чести, все, что я собираюсь написать, – святая, истинная правда.

Личные разногласия между моим кузеном и мною зародились во время великого события общественного масштаба, в которое мы оба были вовлечены, – я говорю о штурме Серингапатама под командованием генерала Бэрда 4 мая 1799 года.

Чтобы было вполне понятно, при каких обстоятельствах это произошло, я должен ненадолго вернуться в прошлое, до начала штурма, вспомнить о ходивших по нашему лагерю рассказах, связанных с сокровищами из драгоценных камней и золота, которые хранились во дворце Серингапатама.

II

Одна из самых невероятных историй связана с желтым алмазом, знаменитым камнем, упоминаемым в индийских летописях и сказаниях. Древнейшее из известных преданий гласит, что этот камень украшал чело индийского четырехрукого бога – воплощения Луны. Отчасти из-за его необычного окраса, отчасти благодаря поверью, приписывавшему ему способность испытывать влияние носившего его божества, то есть усиливать и уменьшать яркость сияния с ростом и убыванием луны, он получил название, которое известно в Индии по сей день, – Лунный камень. Сходное поверье, насколько мне известно, существовало в Древней Греции и античном Риме, однако относилось оно не к алмазу, используемому для служения божеству, а к полупрозрачному камню низшего разряда, который, как предполагалось, был восприимчив к лунному влиянию и также получил название от Луны, и под этим названием камень известен коллекционерам в наше время.

Приключения желтого алмаза начинаются в одиннадцатом столетии по христианскому летоисчислению.

В то время магометанский завоеватель Махмуд Газни пересек Индию, захватил священный город Сомнатх и разграбил знаменитый храм, одно из чудес Востока, веками привлекавший паломников.

Из всех богов, почитавшихся в этом храме, лишь бог Луны избежал жадных рук магометанских завоевателей. Три брамина спасли неоскверненное божество с желтым алмазом на челе: под покровом ночи они вынесли его и переправили в другой священный индийский город, Бенарес.

Здесь, в зале, украшенном драгоценными камнями, под крышей, покоящейся на золотых колоннах, лунный бог был установлен и вновь стал предметом поклонения.

В ту же ночь Вишну-сохранитель явился во сне браминам.

Божественным дыханием он овеял алмаз на челе бога, и брамины пали ниц, закрыв лица робами. Вишну повелел им оберегать Лунный камень. Отныне трое жрецов должны были наблюдать за камнем по очереди, днем и ночью, пока не исчезнет род человеческий. Брамины услышали и склонились перед его волей. Божество предрекло беду всякому бесцеремонному смертному, который прикоснется к священному камню, всему его дому и каждому, кто получит камень от него. И брамины начертали это пророчество золотыми буквами на воротах храма.

Шли столетия, век следовал за веком, но последователи трех браминов, поколение за поколением, продолжали охранять бесценный Лунный камень днем и ночью. Так продолжалось, пока не настало восемнадцатое столетие по христианскому летоисчислению. По воле Аурангзеба, правителя Империи Великих Моголов, храмы почитателей Брамы вновь подверглись грабежу и разорению. Святилище четырехрукого бога было осквернено умерщвлением жертвенных животных, лики божеств разбиты, а Лунный камень похищен одним из военачальников армии Аурангзеба.

Не имея возможности вернуть утраченную святыню силой, три жреца-хранителя последовали за ней тайно. Одни поколения сменялись другими; совершившего святотатство воина настигла ужасная смерть; Лунный камень, неся проклятие, переходил от одного незаконного владельца к другому, но преемники трех жрецов, несмотря на все случайности и перемены, продолжали наблюдение за ним, дожидаясь дня, когда воля Вишну-сохранителя вернет им священное сокровище. Время промчалось от первых до последних лет восемнадцатого века по христианскому летоисчислению. Алмаз попал во владение Типпу, султана Серингапатама, который повелел вделать его в рукоять кинжала и хранить среди самых драгоценных сокровищ своей оружейной палаты. Но даже там, во дворце султана, жрецы продолжали тайно следить за святыней. Среди придворных Типпу было три чужеземца, которые снискали доверие повелителя тем, что приняли (или сделали вид, что приняли) магометанскую веру. Считается, что это и были трое жрецов.

III

Такую захватывающую историю Лунного камня рассказывали в нашем лагере. Никто не принял ее всерьез, кроме моего кузена, чья любовь ко всему необычному заставила его поверить в ее истинность. В ночь перед штурмом Серингапатама он самым нелепым образом рассердился на меня и других за то, что мы назвали эту историю сказкой. Последовал глупейший спор, и несчастный характер Гернкастла заставил его со свойственной ему хвастливостью пообещать, что мы увидим священный алмаз на его пальце, если английская армия захватит Серингапатам. Эта вспышка бахвальства была встречена взрывом хохота, на чем, как мы все тогда полагали, дело и закончилось.

Теперь я перенесу вас в день штурма. В самом начале мы с кузеном разделились. Я его не видел, когда мы переходили вброд реку, когда устанавливали английский флаг на первом проломе, когда пересекали ров и, сражаясь за каждый дюйм, входили в город. Лишь на закате, когда город стал наш и генерал Бэрд нашел под горой трупов мертвое тело Типпу, я снова встретился с Гернкастлом.

Нас обоих включили в отряд, собранный по распоряжению генерала для пресечения мародерства и беспорядков, начавшихся сразу после захвата нами города. Наши солдаты отвратительно бесчинствовали и, хуже того, нашли вход в дворцовую сокровищницу и разграбили золото и самоцветы. Во дворе сокровищницы мы с кузеном и встретились, чтобы восстановить дисциплину в рядах своих же солдат. Я отчетливо видел, что резня, через которую мы прошли, распалила огненный характер Гернкастла едва ли не до безумия, и считал, что он не подходит для выполнения порученного ему задания.

В сокровищнице царили смятение и разгул, но насилия я не увидел. Люди, если так можно выразиться, покрывали себя позором весело. Со всех сторон сыпались грубые шутки и остроты, и неожиданно связанная с алмазом история снова всплыла в виде озорного дурачества. «У кого Лунный камень?» – Этот насмешливый крик заставил грабеж, утихавший было в одном месте, вспыхнуть в другом. Тщетно пытаясь восстановить порядок, я вдруг услышал на другом конце двора ужасающий вопль и тут же бросился туда, боясь, что там началась новая вспышка мародерства.

Я подбежал к открытой двери – перед ней лежали два мертвых индуса (по их одежде я понял, что это дворцовые офицеры).

На донесшийся изнутри крик я помчался в комнату, оказавшуюся оружейной палатой. Третий индус, смертельно раненный, оседал на пол перед стоявшим ко мне спиной человеком. Как только я вошел, человек обернулся, и я увидел Джона Гернкастла с факелом в одной руке и кинжалом, с которого капала кровь, – в другой. Когда он повернулся, камень, вделанный в рукоятку кинжала, сверкнул в сиянии факела, как искра. Лежавший у его ног умирающий индус указал на кинжал в руке Гернкастла и промолвил на своем языке: «Проклятие Лунного камня настигнет тебя и твоих потомков». Произнеся эти слова, он умер.

Не успел я вмешаться, как в комнату ввалились люди, которые побежали за мной через двор. Кузен ринулся на них, как безумец. «Убери их отсюда! – крикнул он мне. – Поставь часового у двери». Солдаты отпрянули, когда он кинулся на них с факелом и кинжалом. Дверь охранять я поставил двух воинов из своего отряда, на которых мог положиться, и всю остальную часть ночи кузена я не видел.

Грабеж продолжался до утра, когда генерал Бэрд под бой барабана объявил, что каждый солдат, уличенный в мародерстве, кем бы он ни был, будет повешен. Для подтверждения серьезности намерений генерала при оглашении решения присутствовал начальник военной полиции. В толпе, слушавшей приказ, я снова встретился с Гернкастлом.

Он как ни в чем не бывало протянул мне руку и сказал:

– Доброе утро.

Прежде чем пожать его руку, я спросил:

– Сначала скажи, как встретил смерть тот индус в оружейной палате и что означали его последние слова.

– Индус, я думаю, умер от смертельной раны, – ответил Гернкастл. – Что означали его последние слова, я знаю не больше твоего.

Я внимательно посмотрел на него. Безумство вчерашнего дня улеглось, и я решил дать ему возможность оправдаться.

– Это все, что ты можешь сказать? – спросил я.

Он ответил:

Я отвернулся от него, и с тех пор мы больше не разговаривали.

IV

Хочу, чтобы было понятно: то, что я пишу о своем кузене (если, конечно, не возникнет какой-либо необходимости предать эти записи огласке), предназначено исключительно для уведомления нашей семьи. Гернкастл не сказал ничего, о чем я должен был бы сообщить нашему командиру. Над ним часто посмеиваются из-за алмаза те, кто не забыл его вспышку перед штурмом, но, очевидно, помня обстоятельства нашей встречи в оружейной палате, он им не отвечает. Поговаривают, что он хочет перевестись в другой полк, и я не сомневаюсь, он сделает это, чтобы отдалиться от меня.

Правда это или нет, я не могу быть его обвинителем, и на это есть серьезные причины. Если предам огласке это дело, у меня не будет никаких доказательств, кроме моральных. Я не только не могу доказать, что это он убил двух индусов у двери, но даже не могу назвать его виновным в убийстве третьего человека внутри, ибо я не видел собственными глазами, как он это делал. Да, я слышал слова умирающего индуса, но если слова эти были вызваны предсмертным бредом, как я смогу оспорить такое объяснение? Пусть наши родственники с обеих сторон составят свое мнение о том, что я изложил, и сами решат, насколько обоснованна неприязнь, которую я сейчас испытываю к этому человеку.

Хотя я не верю фантастической индийской легенде об этом драгоценном камне, прежде чем закончить, я должен признать, что у меня появились собственные суеверия на сей счет. Преступление само по себе обрекает преступника на кару – таково мое убеждение или заблуждение – не важно. Я не только не сомневаюсь в виновности Гернкастла, но и уверен, что он пожалеет о нем, если оставит у себя алмаз, и что другие пожалеют, что взяли его у него, если он решит расстаться с Лунным камнем.

Часть первая
Пропажа алмаза (1848)
События, рассказанные Габриелем Беттереджем, дворецким Джулии, леди Вериндер

Глава I

В первой части «Робинзона Крузо», на странице сто двадцать девять, вы найдете такие слова: «Теперь я понял, хоть и слишком поздно, что нельзя было начинать работу, не просчитав ее издержки и не оценив собственные силы». Вот только вчера я открыл «Робинзона Крузо» на этом самом месте. А уже сегодня утром (21 мая 1850 года) приехал племянник моей хозяйки, короткий разговор с которым я привожу дословно.

– Беттередж, – сказал мистер Франклин, – я встречался с адвокатом по семейным делам, и среди прочего мы поговорили об исчезновении индийского алмаза из дома тетушки два года назад. Мистер Брафф считает, и я с ним согласен, что в интересах истины эту историю нужно записать на бумагу, и чем раньше, тем лучше.

Пока еще не понимая, что ему нужно, и полагая, что ради мира и покоя лучше всегда быть на стороне адвоката, я заверил его, что тоже так думаю, и мистер Франклин продолжил:

– Несколько невинных людей уже, как вы знаете, попали под подозрение, – произнес он. – А из-за того, что на бумаге не зафиксированы факты, к которым, не исключено, захотят обратиться те, кто придет после нас, может пострадать память невинных. Нет, эту нашу странную семейную историю определенно нужно рассказать, и мне кажется, Беттередж, мы с мистером Браффом придумали, как это сделать лучше всего.

Что ж, весьма похвально, но я до сих пор не понимал, какое это имеет отношение ко мне.

– Нам необходимо изложить определенные события, – продолжил мистер Франклин. – И есть заинтересованные люди, которые способны их изложить. Отсюда у нас появилась идея писать историю Лунного камня по очереди, каждый будет описывать только те события, в которых сам участвовал, не более. Начать мы должны с того, как алмаз впервые попал в руки моему дяде Гернкастлу, когда он служил в Индии пятьдесят лет назад. Это вступление у меня уже имеется в виде старого семейного документа, в котором все необходимые подробности описаны от лица непосредственного свидетеля. Далее нужно указать, как два года назад алмаз попал в Йоркшир к моей тете и как он исчез через двенадцать часов после этого. Никто лучше вас, Беттередж, не знает, что тогда происходило в доме. Так что берите перо и садитесь писать.

Так мне было сообщено, какое отношение имеет алмаз ко мне. Если вам любопытно узнать, как я поступил в этих обстоятельствах, спешу сообщить, что поступил я так, как, вероятно, вы поступили бы на моем месте. Я скромно заявил, что не гожусь для подобного задания, хотя в душе чувствовал, что легко с ним справлюсь, если дам себе волю. Мистер Франклин, вероятно, прочитал по моему лицу мои мысли. Он не поверил в мою скромность и настоял на том, чтобы я дал себе волю.

Два часа прошло после того, как мистер Франклин ушел. Как только он повернулся ко мне спиной, я направился к письменному столу, чтобы приступить к работе. Здесь я и сижу беспомощно с тех пор (несмотря на то что дал себе волю), убедившись в том, что понял, как упоминалось выше, Робинзона Крузо, а именно: не стоит браться за работу, не просчитав ее издержки и не оценив собственные силы. Пожалуйста, вспомните, что я открыл книгу именно на этом отрывке совершенно случайно за день до того, как столь опрометчиво взялся за дело, которым теперь занимаюсь, и позвольте спросить: это ли не предсказание?

Я не суеверен. В свое время я прочитал множество книг, меня даже можно назвать в некотором роде ученым. Мне семьдесят, но у меня крепкая память, да и ноги. Поэтому не посчитайте меня невеждой, когда я выскажу свое мнение о «Робинзоне Крузо». Книги, равной ей, не было написано до нее и никогда не будет написано после. Я возвращался к ней годами (в основном в сочетании с трубкой хорошего табаку), и она стала моим добрым другом во всех трудностях этой земной юдоли. Когда у меня плохое настроение – «Робинзон Крузо». Когда мне нужен совет – «Робинзон Крузо». Раньше, когда меня изводила жена, и сейчас, когда я позволяю себе капельку лишнего, – «Робинзон Крузо». Я зачитал до дыр шесть служивших мне верой и правдой «Робинзонов Крузо». В последний день рождения моей хозяйки она подарила мне седьмого. На радостях я позволил себе капельку лишнего, и «Робинзон Крузо» снова наставил меня на путь истинный. Цена четыре шиллинга шесть пенсов, синяя обложка и картинка в придачу.

Но все это не очень-то похоже на начало рассказа об алмазе, правда? Кажется, я ухожу в сторону в поисках бог знает чего. Если позволите, возьмем новый лист бумаги и начнем сызнова, с моим глубочайшим почтением к вам.

Глава II

Пару строчек назад я упоминал о своей хозяйке. Так вот, алмаз никогда не попал бы в наш дом, где он и пропал, если бы его не подарили дочери хозяйки, а дочь хозяйки никогда бы не существовала, если бы хозяйка с болью и трудом не произвела ее на свет. Следовательно, если начинать с хозяйки, то придется вернуться довольно далеко в прошлое.

Если вы хоть немного знаете высший свет, вам наверняка приходилось слышать о трех красавицах Гернкастл: мисс Аделаиде, мисс Каролине и мисс Джулии. Последняя из них – самая младшая и самая красивая из сестер, на мой взгляд, а у меня была возможность составить на сей счет свое мнение, в чем вы скоро убедитесь. Я поступил на службу к старому лорду, их отцу (слава богу, хоть он не имеет никакого отношения к этому алмазу – я на своем веку не встречал более разговорчивого и более вспыльчивого человека). Так вот, я в пятнадцать лет поступил на службу к старому лорду пажом, чтобы прислуживать трем благородным юным леди. Я жил там, пока мисс Джулия не вышла за ныне покойного сэра Джона Вериндера. Это был прекрасный человек, который только хотел, чтобы кто-нибудь им управлял, и, между нами, он своего добился. Более того, он радовался этому, благоденствовал и жил счастливо с того дня, когда моя хозяйка повезла его в церковь венчаться, до того дня, когда она проводила его в мир иной и закрыла его глаза навеки.

Забыл упомянуть, что вместе с новобрачной я поселился в доме и в поместье ее мужа.

– Сэр Джон, – говорила она, – я не могу без Габриеля Беттереджа.

– Миледи, – отвечал он, – я тоже не могу без него.

Так он отвечал ей всегда, и так я попал к нему на службу. Мне было все равно, куда ехать, лишь бы оставаться при хозяйке.

Видя, что она интересуется хозяйством, фермами и тому подобным, я тоже ими заинтересовался, и не в последнюю очередь еще потому, что сам я был седьмым сыном мелкого фермера. Миледи назначила меня помощником управляющего имением, я старался, хозяев не разочаровал и получил повышение. Спустя несколько лет, кажется, в понедельник дело было, миледи заявляет:

– Сэр Джон, ваш управляющий – старый болван. Дайте ему щедрую пенсию, а на его место назначьте Габриеля Беттереджа.

Наверное, во вторник сэр Джон говорит:

– Миледи, мой управляющий получил щедрую пенсию, и Габриель Беттередж теперь занимает его место.

Часто можно слышать рассказы о несчастливой жизни в браке, но вот пример противоположного. Пусть это станет предупреждением для одних и поощрением для других. Я же тем временем продолжу рассказ.

Вот вы скажете, что я катался как сыр в масле. Хорошее, почетное место, свой коттедж, утром обходы имения, днем счета, утром «Робинзон Крузо» и трубка – что еще нужно для счастья? Вспомните, чего возжелал Адам в одиночестве Эдемского сада, и если вы не вините его, то не вините и меня.

Мне приглянулась женщина, которая вела хозяйство в моем коттедже. Звали ее Селина Гоби. В вопросе, касающемся выбора жены, я согласен с покойным Уильямом Коббетом. Убедитесь, что она хорошо пережевывает пищу и имеет твердую походку, – не прогадаете. Селина Гоби была наделена обоими этими достоинствами, что было первой причиной жениться на ней. Имелась и вторая причина: мое собственное открытие. Незамужняя Селина требовала содержания и еженедельной платы за услуги. Селина в качестве моей жены не могла бы требовать от меня денег на содержание, а услуги оказывала бы бесплатно. Так я и смотрел на это. Экономия и чуточку любви. Хозяйке я изложил это так же, как излагал себе.

– Я тут подумывал о Селине Гоби, – сказал я, – и мне кажется, миледи, будет дешевле жениться на ней, чем содержать ее.

Миледи рассмеялась и сказала, что не знает, чему поражаться больше: моим выражениям или моим принципам. Я думаю, ей это показалось шуткой, которую вы не поймете, если вы сами не знатная особа. Сам я понял только то, что теперь могу идти с этим к Селине. Я и пошел. Что же сказала Селина? Боже, как же плохо вы знаете женщин, если спрашиваете! Конечно же, она сказала «да».

Время свадьбы приближалось, и, когда уже заговорили о том, что мне нужен новый фрак, я начал немного волноваться. Сравнив рассказы других мужчин о том, что они чувствовали, когда находились в таком же положении, я обнаружил, что примерно за неделю до свадьбы у каждого возникало тайное желание все отменить. Я пошел чуточку дальше и попытался все отменить. Не просто так, конечно! Я был не настолько глуп, чтобы полагать, что она отпустит меня просто так. Если мужчина все отменяет, он обязан вознаградить женщину – так гласят английские законы. Повинуясь закону и все тщательно обдумав, я предложил Селине Гоби пуховую перину и пятьдесят шиллингов за отмену свадьбы. Вы не поверите, но это правда: она была настолько глупа, что отказалась.

Само собой, после этого для меня все было кончено. Я купил новый фрак, самый дешевый, и все остальное сделал так же дешево. Мы не были счастливой парой и не были несчастной парой. Мы были и того, и того поровну. Как такое возможно, я не понимаю, но мы все время, сами того не желая, шли друг другу наперекор. Допустим, когда я хотел подняться по лестнице, жене непременно нужно было спуститься, или, когда жена спускалась, я обязательно шел ей навстречу. Такова семейная жизнь, насколько я успел ее узнать.

После пяти лет недоразумений на лестнице мудрому провидению было угодно избавить нас друг от друга, забрав мою жену. Я остался один с ребенком, моей малышкой Пенелопой. Вскоре после этого умер сэр Джон, и миледи осталась одна со своей малышкой мисс Рейчел. Неважно я описал миледи, если вам нужно объяснять, что маленькая Пенелопа воспитывалась под присмотром моей доброй хозяйки. Она была отдана в школу, получила образование, поумнела и, когда позволил возраст, стала горничной мисс Рейчел.

Что до меня, так я продолжал выполнять обязанности управляющего до Рождества 1847 года, когда в моей жизни произошла перемена. В тот день миледи зашла ко мне в коттедж на чашку чая. Она заметила, что, если начинать отсчет с того года, когда я, еще во времена старого лорда, поступил к ним пажом, я служу при ней уже больше пятидесяти лет, и вручила мне прекрасный шерстяной жилет, который сама связала, чтобы я не мерз в холодную зимнюю погоду.

ПРОЛОГ
Штурм Серингапатама (1799)
Записки из фамильных бумаг

I

Я пишу эти строки в Индии и адресую их моим родным в Англии. Цель записок – объяснить причину, заставившую меня отказать в дружеском пожатии руки моему кузену Джону Гернкастлю. Молчание, хранимое мной до сих пор по этому поводу, было превратно истолковано членами моего семейства, доброго мнения которых я лишаться не желаю. Прошу их не принимать окончательного решения, пока они не прочтут мой рассказ.

Разногласие между мной и моим кузеном возникло во время великого события, в котором участвовали мы оба, – штурма Серингапатама под предводительством генерала Бэрда 4 мая 1799 года. Чтобы внести ясность, я должен обратиться к периоду, предшествовавшему осаде, и поведать о тех рассказах, что бытовали в нашем лагере.

II

Один из самых невероятных рассказов повествует о желтом алмазе. Самое старинное из известных преданий говорит, что этот камень украшал чело четырехрукого индийского бога Луны. Отчасти из-за своего необычного цвета, отчасти из-за суеверий, связанных с тем, что в полнолуние он блестит ярче, а с убылью луны, наоборот, тускнеет, он и получил название, под которым до сих пор известен в Индии, – Лунного камня.

Приключения желтого алмаза начинаются с одиннадцатого столетия христианской эры. В ту эпоху магометанский завоеватель Махмуд Газни, ворвавшись в Индию, захватил священный город Сомнаут и ограбил знаменитый храм, несколько столетий привлекавший индустанских богомольцев и считавшийся чудом Востока.

Из всех божеств, которым поклонялись в этом храме, только бога Луны не коснулись варварские деяния магометанских победителей. Под охраной трех браминов неприкосновенного идола с желтым алмазом во лбу под покровом ночи перевезли в Бенарес. Там, в новом капище – в зале, украшенном драгоценными камнями, увенчанном золотыми колоннами, и поместили бога Луны, и он вновь стал предметом поклонения. В ту же ночь Вишну-зиждитель явился трем браминам во сне. Божество велело им охранять Лунный камень денно и нощно до скончания века и предрекло большое несчастье не только тому, кто дерзнет наложить руку на священный камень, но и всем происходящим из его рода. Брамины велели записать это предсказание на вратах святилища золотыми буквами и подчинились воле Вишну-зиждителя.

Один век сменялся другим, а все преемники трех браминов из поколения в поколение продолжали хранить Лунный камень, пока в начале восемнадцатого столетия христианской эры не воцарился монгольский император Аурангзеб. По его приказанию храмы почитателей Брамы снова стали разорять и грабить. Осквернив капище четтырехрукого бога умерщвлением священных животных, один из военачальников Аурангзеба похитил Лунный камень.

Оказавшись не в состоянии вернуть потерянное сокровище, три жреца-хранителя принялись неустанно следить за злодеем. Одно поколение сменяло другое, воин, совершивший святотатство, давно уже погиб страшной смертью, но Лунный камень продолжал переходить от одного магометанина к другому, принося с собой проклятие. Преемники трех жрецов-хранителей наблюдали за этими перемещениями драгоценного алмаза, терпеливо дожидаясь того дня, когда воля Вишну-зиждителя возвратит им его. Так, камень достался Типпу, серингапатамскому султану, который, сделав из него украшение для рукоятки своего кинжала, поместил его среди сокровищ оружейной палаты. Даже тогда, в самом дворце султана, три жреца-хранителя тайно продолжали оберегать его. В числе служителей Типпу были три иностранца, завоевавшие доверие своего властелина тем, что перешли, быть может с умыслом, в магометанскую веру. По слухам, это и были жрецы.

III

Вот такая фантастическая история ходила по нашему лагерю. Она не произвела серьезного впечатления ни на кого из нас, за исключением моего кузена: любовь ко всему чудесному заставила его поверить этой легенде. В ночь перед штурмом Серингапатама он рассердился на меня и на остальных за то, что мы назвали историю басней. Возник глупейший спор, и Гернкастль со свойственной ему хвастливостью объявил, что мы увидим алмаз на его пальце, если английская армия возьмет Серингапатам. Громкий хохот встретил его слова, и все мы подумали, что этим дело и кончится.

Теперь давайте перенесемся в день осады. Нас с кузеном разлучили в самом начале штурма. Я не видел его ни когда мы переправлялись через реку, ни когда перешли через ров, ни когда водружали английское знамя на завоеванных территориях. Только в сумерках, когда город уже был наш и генерал Бэрд обнаружил труп Типпу под кучей убитых тел, я встретился с Гернкастлем.

Нас обоих прикомандировали к отряду, посланному по приказанию генерала остановить грабеж и беспорядки, последовавшие за нашей победой. Я встретился с кузеном на дворе перед кладовыми и мог ясно видеть, что горячий нрав Гернкастля доведен до высшей степени раздражения страшной резней, через которую мы прошли. По моему мнению, он на тот момент был неспособен исполнять вверенную ему обязанность.

В кладовых царил хаос и суматоха, но насилия я не видел. Тщетно пытаясь навести порядок, я вдруг услышал страшный вой на другой стороне двора и тотчас побежал на эти крики. Я подошел к открытой двери и увидел лежащие на пороге тела двух мертвых индусов (по их одежде я узнал, что это дворцовые офицеры).

Крик, раздавшийся изнутри, заставил меня поспешить в комнату, которая оказалась оружейной палатой. Третий индус, смертельно раненный, падал к ногам человека, стоявшего ко мне спиной. Он обернулся как раз в ту минуту, когда я входил. Это оказался мой кузен. Джон держал в одной руке факел, а в другой – обагренный кровью кинжал. Камень, вделанный в его рукоятку, сверкнул, как огненная искра, когда он повернулся ко мне. Умирающий индус упал на колени и, указывая на кинжал в руках Гернкастля, сказал на своем родном языке:

– Лунный камень отомстит тебе и твоим потомкам!

Прежде чем я успел что-либо сделать, солдаты, последовавшие за мной через двор, вбежали в комнату. Мой кузен как сумасшедший бросился к ним на встречу.

– Очистите комнату! – закричал он мне. – И поставьте у дверей караул!

Солдаты отступили, когда он кинулся на них с факелом и кинжалом. Я поставил у дверей двух часовых, на которых мог положиться, и ушел.

Рано утром грабеж еще продолжался, и генерал Бэрд под барабанный бой публично заявил, что любой вор, пойманный на месте преступления, кто бы он ни был, будет повешен. В толпе, слушавшей эту прокламацию, я опять встретил Гернкастля. Он, по обыкновению, протянул мне руку и проговорил:

– Здравствуйте.

Я не решился подать ему руки.

– Скажите мне прежде, – произнес я, – из-за чего умер индус там, в оружейной палате, и что значили его последние слова, когда он указывал на кинжал в вашей руке?

– Индус умер, я полагаю, от смертельной раны, – ответил Гернкастль. – А о том, что значили его последние слова, мне известно так же мало, как и вам.

Я пристально посмотрел на него и спросил:

– Вы больше ничего не хотите мне рассказать?

– Нет, – прозвучало в ответ.

Я повернулся к нему спиной, и с тех пор мы больше не говорили друг с другом.

IV

Я прошу заметить, что все написанное здесь о моем кузене предназначено только для родных. Гернкастль не сказал ничего такого, что давало бы мне повод для разговора с нашим полковым командиром. Джона не раз дразнили алмазом те, кто помнил о его горячей вспышке перед штурмом; очевидно, что воспоминаний об обстоятельствах, при которых я застал его в оружейной палате, было достаточно, чтобы заставить его молчать. Ходят слухи, что он намерен перейти в другой полк – вероятно, для того, чтобы расстаться со мной.

Я не могу ни в чем обвинять Гернкастля, потому что у меня нет никаких улик, кроме косвенных. Я не только не могу доказать, что он убил двух индусов, стоявших у дверей, я не могу даже утверждать, что он убил третьего, потому что не видел этого собственными глазами. Пусть наши родственники сами составят об этом мнение и решат, обоснованно мое отвращение к этому человеку или нет.

Хотя я и не верю в индийскую легенду об алмазе, я убежден в виновности Гернкастля и думаю, что он навлечет этим камнем беду не только на себя, но и на других.

Первый период – Пропажа алмаза (1848)
События, рассказанные Габриэлем Беттереджем, дворецким леди Джулии Вериндер

I

В первой части «Робинзона Крузо» есть такие слова: «Теперь я понимаю, хотя и слишком поздно, как безрассудно предпринимать какое-нибудь дело, не просчитав издержки и не подумав о том, придется ли оно по силам».

Только вчера я раскрыл своего «Робинзона Крузо» на этом месте, а уже сегодня утром (21 мая 1850 года) ко мне пришел племянник миледи мистер Фрэнклин Блэк с таким разговором:

– Беттередж, я был у нашего адвоката насчет некоторых семейных дел, и между прочим мы разговорились с ним о пропаже индийского алмаза из дома моей тетки в Йоркшире два года тому назад. Так же, как и я, юрист полагает, что всю эту историю следовало бы записать в интересах истины, и чем скорее, тем лучше, ведь, как вам известно, из-за пропажи этого алмаза репутация невинных людей пострадала уже от одного только подозрения. Итак, адвокат предлагает нам всем изложить историю Лунного камня поочередно. Мы должны начать с того, каким образом алмаз попал в руки моего дяди Гернкастля, когда он служил в Индии пятьдесят лет тому назад. Эта предыстория уже имеется у меня в виде старой фамильной рукописи. Потом следует рассказать о том, каким образом алмаз попал в дом моей тетки в Йоркшире два года назад и как он пропал через двенадцать часов после того. Никто не знает лучше вас, Беттередж, что происходило в доме в то время. Следовательно, вы должны взять перо в руки и начинать рассказ.

Прошло два часа, как мистер Фрэнклин оставил меня. С тех самых пор я сижу совершенно беспомощный, несмотря на свои способности, потому что столкнулся с тем, о чем говорил вышеупомянутый Робинзон: безрассудно приниматься за дело, не просчитав издержки и не подумав о том, по силам ли оно. Накануне я случайно раскрыл книгу на этом самом месте, и, позвольте спросить, неужели это не было предсказанием?

Все это не похоже на начало истории об алмазе, так ли? С вашего позволения, я возьму новый лист бумаги и начну заново.

II

Алмазу никогда бы не бывать в нашем доме, если бы его не подарили дочери миледи, а дочь миледи не получила бы этого подарка, если бы миледи в страданиях и муках не произвела ее на свет. Следовательно, с миледи мы и начнем.

Если вы хоть сколько-нибудь знаете большой свет, то, наверно, слышали о трех прелестных мисс Гернкастль: мисс Аделаиде, мисс Каролине и мисс Джулии – младшей и, по моему мнению, красивейшей из трех сестер. Я поступил в услужение к старому лорду, их отцу, и он сделал меня пажем своих дочерей, когда мне было пятнадцать. Я жил в доме лорда, пока мисс Джулия не вышла за покойного сэра Джона Вериндера и не взяла меня с собой.

Видя, что миледи занялась хозяйством, я тоже им заинтересовался, тем более что я был седьмым сыном бедного фермера. Госпожа назначила меня помощником управляющего, я старался изо всех сил и скоро получил повышение. Несколько лет спустя миледи сказала:

– Сэр Джон, твой управляющий – глупый старик. Назначь ему хорошую пенсию и отдай его место Габриэлю Беттереджу.

Заняв почетное место, я получил свой собственный коттедж. По утрам я объезжал поместья, днем составлял отчет, вечером, покуривая трубку, читал «Робинзона Крузо». Разве можно было еще чего-то желать? Но вспомните, чего недоставало Адаму, когда он жил в раю один. Если вы не осуждаете его, то не осуждайте и меня.

Женщина, на которой я остановил свой взор, была та, что занималась хозяйством в моем коттедже.

– Я думал о Селине Гоби, – признался я миледи, – и мне кажется, что мне будет дешевле жениться на ней, чем содержать ее.

Госпожа расхохоталась и ответила, что не знает, чем более оскорбляться – моим языком или моими правилами. Не поняв ничего, кроме того, что могу сделать предложение Селине, я пошел к ней. Разумеется, она сказала «да». Мы не были счастливой, но не были и несчастной четой. Того и другого было пополам. Мы всегда мешали друг другу. Когда я хотел подняться наверх, моя жена спускалась вниз, и наоборот. Вот какова супружеская жизнь, как я сам испытал ее.

После пятилетних недоразумений Провидению было угодно разлучить нас друг с другом, забрав мою жену. Я остался с маленькой Пенелопой. Вскоре после этого умер сэр Джон, и миледи осталась с маленькой дочерью, мисс Рэйчел. Я плохо описал миледи, если надо говорить о том, что моя маленькая девочка росла под присмотром доброй госпожи, а потом стала горничной мисс Рэйчел.

Я занимал должность управляющего до Рождества 1847 года, после чего в моей жизни наступили перемены. Как-то миледи напросилась ко мне в коттедж на чашку чаю. Она заметила, что с того дня, как я поступил пажем к старому лорду, прошло уже более пятидесяти лет, и подарила мне прекрасный шерстяной жилет, сделанный ее собственными руками.

Получив этот великолепный подарок, я не знал, как и благодарить госпожу за оказанную мне честь. Однако, к моему великому удивлению, этот жилет оказался не честью, а подкупом. Миледи приметила, что я старею, прежде чем я понял это сам. Она навестила меня в коттедже, чтобы попросить отказаться от должности управляющего и отправиться на покой, исполняя обязанности дворецкого в ее доме. Я противился как только мог, но госпожа знала мою слабую сторону: она выставила это все как одолжение для нее самой.

После ухода миледи я обратился к тому средству, которое еще никогда не изменяло мне в сомнительных и непредвиденных случаях. Я выкурил трубку и принялся за «Робинзона Крузо». Не прошло и пяти минут с тех пор, как я начал читать эту необыкновенную книгу, а уже наткнулся на успокоительное местечко: «Сегодня мы любим то, что завтра возненавидим». Я тотчас понял, как мне следует поступить. Успокоившись, я заснул в ту памятную ночь как управляющий леди Вериндер, а проснулся как ее дворецкий.

Пенелопа сейчас заглянула мне через плечо, чтобы посмотреть, сколько я написал. Она заметила, что написано превосходно и справедливо во всех отношениях. Но она сделала одно возражение: дочь говорит, что я до сих пор писал совсем не о том, о чем следовало. Меня просили рассказать историю алмаза, а я между тем рассказываю историю о самом себе. Желал бы я знать, неужели господа, которые живут сочинением книг, вплетают самих себя в свои рассказы так, как я? Если да, я сочувствую им. А между тем вот опять не то. Что же теперь делать? А ничего, разве только вам не терять терпения, а мне – начать снова, в третий раз.

III

Вопрос о том, как мне надлежащим образом начать повествование, я пытался решить двумя способами. Во-первых, я почесал в голове, но это ни к чему не привело. Во-вторых, я посоветовался с Пенелопой, и она подала мне прекрасную мысль. Дочка думает, что я должен начать с момента получения известия о том, что к нам прибудет мистер Фрэнклин Блэк. Единственное затруднение состоит в том, чтобы припомнить числа. Пенелопа предложила мне с этим помочь и заглянула в свой дневник, который ее заставляли вести в школе и который она продолжает вести до сих пор.

Согласуясь с планом Пенелопы, я прошу позволения упомянуть о том, что утром в среду 24 мая 1848 года меня позвали в кабинет миледи.

– Габриэль, – обратилась ко мне госпожа, – есть новости, которые вас удивят. Фрэнклин Блэк вернулся из-за границы. Он гостил у отца в Лондоне, а завтра приедет к нам и останется у нас на месяц.

Я не видел мистера Фрэнклина с тех самых пор, когда он еще мальчиком жил с нами в этом доме. Он был во всех отношениях (как я его помню) самый милый мальчик, какой когда-либо спускал волчок или разбивал окно. Мисс Рэйчел заметила на это, что помнит его как самого лютого тирана, когда-либо мучившего куклу, и самого жестокого кучера, загонявшего девочек до изнеможения своими жесткими вожжами. Вы, конечно, спросите, каким образом мистер Фрэнклин провел годы с того времени, когда был мальчиком, до того времени, когда сделался мужчиной вне своего отечества. Я вам расскажу, потому что его отец имел несчастье быть наследником одного герцогства и не мог этого доказать.

В двух словах, вот каким образом это произошло. Старшая сестра миледи вышла за знаменитого мистера Блэка, прославившегося как своим огромным богатством, так и судебными процессами. Сколько лет надоедал он судам на своей родине, требуя, чтобы герцог был изгнан, а он занял его место, скольких адвокатов он обогатил, сколько других милых людей он заставил поссориться из-за того, прав он или нет, – этого я перечесть не могу. Его жена и двое детей умерли прежде, чем суды решились запереться от него и больше не брать его денег. Когда все было кончено и герцог остался при своем, мистер Блэк придумал способ отомстить отечеству. Он состоял в том, чтобы лишить родину высокой чести воспитывать его сына.

– Как я могу положиться на отечественные учреждения, – говорил он, – если они так со мной поступили!

Мистера Фрэнклина забрали из Англии и отправили в Германию, в такое учреждение, на которое его отец мог положиться. Наш милый мальчик не забыл нас, когда уехал за границу, и часто писал нам. Состояние его матери (семьсот фунтов в год) досталось ему, когда он стал совершеннолетним, но чем больше у него было денег, тем больше он нуждался в них. В кармане мистера Фрэнклина была дыра, которую ничто не могло зашить. Два раза он решался вернуться в Англию, чтобы повидаться с нами, но его дважды удерживали женщины. Его третья попытка все же удалась, и в четверг 25 мая мы должны были лицезреть уже не милейшего мальчика, а настоящего мужчину двадцати пяти лет от роду.

В тот день стояла прекрасная погода, и миледи с мисс Рэйчел, не ожидая мистера Фрэнклина до обеда, поехали завтракать к каким-то друзьям по соседству. Когда они уехали, я пошел посмотреть спальню, приготовленную для нашего гостя, и, убедившись, что все в порядке, решил посидеть на теплом летнем воздухе. Только я взял стул, как меня остановил звук, похожий на тихий барабанный бой. Обойдя кругом террасу, я увидел перед домом трех краснокожих индийцев с барабанами, в белых полотняных блузах и штанах. Перед ними стоял маленький, худенький белокурый мальчик с мешком, по-видимому англичанин. Я рассудил, что эти люди – странствующие фокусники, а мальчик с мешком носит орудия их ремесла. Один из троих, говоривший по-английски, сообщил мне, что догадка моя справедлива. Он просил позволения показать свои фокусы в присутствии хозяйки дома.

Я старик не угрюмый и вообще люблю удовольствия, но даже самые лучшие из нас имеют свои слабости. Моя состоит в том, что когда корзина с фамильным серебром стоит в кладовой, то я сразу же вспомню о ней при виде странствующего чужеземца, который гораздо ловчее меня. Вот я и сообщил индийцу, что хозяйки нет дома, и, велев ему уйти, вернулся к своему стулу, а устроившись на солнечной стороне двора, снова задремал.

Меня разбудила Пенелопа, прибежавшая ко мне, точно в доме был пожар. Она хотела, чтобы индийские фокусники немедленно вернулись. Дочка уверяла меня в том, будто они знали, кто приедет к нам из Лондона, и намеревались навредить мистеру Блэку. Встрепенувшись, я заставил дочь объясниться. Оказалось, что Пенелопа только что была у дочери нашего привратника и видела индийцев после того, как я их спровадил. Решив, что туземцы дурно обращаются с мальчиком, который был при них, девушки пробрались вдоль внутренней стороны живой изгороди, отделявшей дом от дороги, и стали за ними наблюдать.

Оглядевшись и удостоверившись, что они одни, индийцы повернулись лицом к дому и стали пристально на него смотреть. Затем, что-то быстро пролопотав на своем родном языке, главный индиец, говорившей по-английски, приказал мальчику: «Протяни руку!» Тот отступил на шаг и, покачав головой, сказал, что ему не хочется. Тогда ему пригрозили, что его вновь отправят в Лондон и оставят там, где нашли, – на рынке, в пустой корзине, голодным и брошенным. Когда мальчуган с неохотой все же протянул руку, индиец, вынув из-за пазухи бутылку, налил из нее что-то черное, похожее на чернила, на его ладонь. Дотронувшись до головы мальчика и сделав над ней в воздухе какие-то пассы, туземец сказал: «Смотри!»

Мальчик стал совершенно неподвижным и стоял как статуя, уставившись на чернила на своей ладони. «Узрей англичанина!» – снова раздалось приказание. Когда мальчик сказал, что видит его, индиец спросил: «Он сегодня приедет по этой дороге?» – «Да», – прозвучало в ответ.

На этом допрос закончился. Вновь сделав какие-то пассы над головой мальчика, индиец дунул ему на лоб, и тот, вздрогнув, очнулся. После этого все они пошли по дороге, ведущей в город, и девушки их больше не видели. Я подумал, что из этого можно заключить следующее: во-первых, что главный фокусник слышал из разговора прислуги у ворот о приезде мистера Фрэнклина и увидел для себя возможность подзаработать. Во-вторых, что этот шарлатан, его товарищи и мальчик собирались околачиваться где-нибудь неподалеку, пока миледи не приедет домой, а потом внезапно появиться и предсказать приезд мистера Фрэнклина якобы с помощью колдовства. В-третьих, что Пенелопа видела всего лишь репетицию их фокусов. В-четвертых, что мне не худо в этот вечер присмотреть за столовым серебром.

Дочка не разделяла моего мнения; по ее словам, все это было очень серьезно. Она припомнила и третий вопрос индийца: «Имеет ли англичанин при себе это ?»

– О, отец! – воскликнула Пенелопа. – Что значит это?

–  Спроси мистера Фрэнклина, душа моя, – ответил я, игриво подмигнув ей.

– Спросите его сами, – произнесла Пенелопа с обидой в голосе, – и увидите, что он не сочтет вопрос забавным.

Пустив в меня эту стрелу, дочка ушла. Чтобы успокоить Пенелопу, я действительно решил расспросить обо всем мистера Фрэнклина. Позже, к моему величайшему удивлению, он, как и моя дочь, воспринял это известие серьезно, ведь, по его мнению, «это» означало Лунный камень.

Уилки Коллинз

Лунный камень

Можно сказать с уверенностью: тот, кто возьмет эту книгу в руки и начнет читать, не отложит ее в сторону. Ее с увлечением читали сто с лишним лет назад, в 1868 году, когда она вышла в свет, ее увлеченно читают и сегодня. Автор позаботился об этом. Он талантлив и мастер в своей профессии, в создании интересного, более того - преинтересного чтения, сохраняющего это свойство, как бы не взирая на быстро текущее время.

Уилки Коллинз (1824–1889) родился в Лондоне, в семье известного художника-пейзажиста Уильяма Коллинза. Профессиональные занятия отца непосредственно коснулись детских и юношеских впечатлений Уилки, пробудив у него интерес к живописи, особенно к пейзажу. Он рано почувствовал влечение к творчеству, однако у него не появилось желания продолжить профессиональную деятельность отца. Его влекло к перу и бумаге, но прежде чем стать писателем, романистом и драматургом, ему пришлось попробовать свои силы в занятиях весьма далеких от литературы.

По окончании школы, выполняя волю отца, Уилки (он был старшим и послушным сыном) занялся коммерцией; в 1841 году поступил на службу к торговцам чаем. Торговое дело тяготило его, и он расстался с ним. В 1846 году он приступил к занятиям в Линкольн-Инне, в одной из четырех старинных лондонских корпораций юристов. Эти корпорации владели монопольным правом подготовки адвокатов и выдавали разрешение на занятие адвокатской практикой. Уилки Коллинз получил такое разрешение, но не воспользовался им, зато во многих своих романах использовал полученные в Линкольн-Инне обширные знания истории, теории и практики судопроизводства.

Первая книга Уилки Коллинза вышла в свет в 1848 году, это была двухтомная биография его отца. Спустя два года появился первый роман Коллинза - «Антонина, или Падение Рима», исторический роман, навеянный ранними впечатлениями от Италии, где он тринадцатилетним подростком вместе с родителями прожил полтора года, и чтением увлекательного романа Э. Булвер-Литтона «Последние дни Помпеи».

В начале пятидесятых годов Коллинз познакомился, затем подружился, а со временем породнился с Чарлзом Диккенсом: младший брат Уилки женился на младшей дочери Диккенса. Уилки Коллинза считают основоположником и образцовым представителем так называемой «сенсационной литературы», сформировавшейся в «школе Диккенса».

Размышляя о том, как увлечь читателя, каким способом возбудить и привлечь к печатной странице его воображение и внимание, Уилки Коллинз обозначил «два главных элемента притягательности всех рассказываемых историй». Они должны вызывать любопытство читателя и удовлетворять его потребность удивляться. Уилки Коллинз стремился учесть и умел учитывать психологию чтения, ее характерные и устойчивые свойства.

Завлекательности чтения способствует нечто загадочное, тайна, которая нуждается в раскрытии и сопротивляется ему. Но исключительная забота о занимательности повествования затрудняет задачу создания социально содержательных и психологически убедительных характеров, таит в себе опасность отвлечения от реальных проблем жизни.

Серьезная английская критика 60-70-х годов прошлого столетия, опираясь на обширный опыт и блестящие достижения социально-психологического романа, прежде всего романа, созданного Ч. Диккенсом и У. Теккереем, выступала против чрезмерного увлечения сюжетностью в защиту и поощрение характеров. Острособытийное повествование, даже исполненное с талантом, обычно наталкивалось на осуждение со стороны этой критики. Нередко примером порицания служил Уилки Коллинз, автор многочисленных сенсационных романов с захватывающей фабулой, самые значительные из них - «Женщина в белом» и «Лунный камень». Ни шумный успех этих романов, ни популярность Уилки Коллинза, ни его творческое содружество и личная дружба с Чарлзом Диккенсом не спасали его от болезненных уколов неотвязчивой критики. В ответ Коллинз спешил заверить и критику и читателей, что создание характеров он считает первейшей обязанностью. «В романе, - писал он в предисловии к «Женщине в белом», - возможно удачно вывести характеры, не рассказывая занимательной истории; однако невозможно удачно рассказать занимательную историю, не выводя характеры: их наличие, как факт реальности, является обязательным условием успешного повествования».

В 80-е годы в трактовке тех же проблем начинают звучать иные ноты. По первому впечатлению может показаться, что во мнении журнальной критики произошел радикальный поворот: только что она отстаивала приоритет характеров, теперь же свои надежды стала возлагать на сюжет. В защиту и прославление остросюжетного повествования выступили молодые авторитеты, среди них Роберт Льюис Стивенсон. «В наши дни англичане, - писал Стивенсон в 1882 году, - не знаю почему, склонны смотреть свысока на происшествие… Считается хорошим тоном писать романы вовсе бесфабульные или же с очень скучной фабулой».

Стоит приглядеться к суждениям Стивенсона, как станет ясным, что они отнюдь не напоминают колебание маятника: в них видно движение мысли, подталкиваемое новым литературным опытом, обстоятельствами времени и чувством традиции, пониманием ее значения для движения литературы во времени.

Роман приключений невозможен без напряженной и увлекательной фабулы, ее требует природа самого жанра. Стивенсон разносторонне обосновывает эту мысль, опираясь на психологию восприятия и классическую традицию, которая в английской литературе ведет начало от «Робинзона Крузо» Д. Дефо. Необычно звучит афоризм Стивенсона: «Драма - это поэзия поведения, роман приключений - поэзия обстоятельств». Интерес к «Робинзону Крузо», самому выдающемуся образцу этого жанра, развивает он свою мысль, «в огромной мере и у подавляющего числа читателей» вызывается и поддерживается не просто цепью «происшествий», но «очарованием обстоятельств».

На страницах «Лунного камня» многократно упоминается «Робинзон Крузо». С ним не расстается, о нем то и дело вспоминает Габриэль Беттередж, значительное лицо «Лунного камня», то лицо, которое открывает и закрывает его страницы. Вот начало его повествования о пропаже алмаза, называемого Лунный камень: «Раскройте первую часть «Робинзона Крузо» на странице сто двадцать девятой, и вы найдете следующие слова: «Теперь я вижу, хотя слишком поздно, как безрассудно предпринимать какое-нибудь дело, не рассчитав все его издержки и не рассудив, по нашим ли оно силам».

Слова разумные, суждение человека опытного, заслуживающее внимания и размышлений. Для Габриэля Беттереджа «Робинзон Крузо» - чудодейственная книга, дающая ответы на все проблемы бытия. Все остальные персонажи «Лунного камня» видят в пристрастии Беттереджа к «Робинзону Крузо» забавную и милую причуду. Этого и хотел автор «Лунного камня», для него необычная причуда старика Беттереджа - способ оживления его образа. А для самого Коллинза «Робинзон Крузо» тоже книга чудодейственная, такая простая и ясная и вместе с тем обладающая необычайной силой притягательности. Для него эта книга - и отдельный урок, и целая школа. И возбуждающая воображение «поэзия обстоятельств», и неувядающее занимательное чтение. Но «Лунный камень» не роман приключений, это первый английский детективный роман.

Незадолго перед смертью, в 1892 году, Стивенсон опубликовал роман «Потерпевшие кораблекрушение». Это произведение остросюжетное, с тайной и таинственными уликами, в нем действует сыщик-любитель. Это роман приключенческий, но уже с жанровыми чертами романа детективного. В эпилоге «Потерпевших кораблекрушение» Стивенсон рассуждает о жанре «полицейского», или детективного, романа. Он пишет, что этот роман и привлекал его и отталкивал. «Привлекала возможность заинтриговать читателя, а также те трудности, которые надо преодолеть, чтобы достичь этой цели. Отталкивала же… неотъемлемая от него лживость и «поверхностность». Преодоление трудностей сводится к тому, чтобы создать занимательную фабулу, сосредоточить внимание читателя на «скрытых уликах», заставить его следить за ходом раскрытия тайны. В заключение своих рассуждений о том, как он решил выйти из затруднения, сочетав в остросюжетном романе занимательность с действительной жизнью, сделав тайну «жизненно правдоподобной», Стивенсон вспоминает о Диккенсе: «Ведь к этому приему прибегал в своих поздних романах Чарлз Диккенс, хотя, конечно, результаты, которых он достигал с его помощью, увы, сильно отличаются от того, что удалось добиться нам».

Чарлз Диккенс - великая литературная традиция, современная Стивенсону. Уилки Коллинз вышел из школы Чарлза Диккенса, пробивая свой путь. Сам великий Диккенс присматривался к исканиям младших литературных собратьев, поощрял их достижения и учитывал их опыт.

Уилки Коллинз

Лунный камень

Можно сказать с уверенностью: тот, кто возьмет эту книгу в руки и начнет читать, не отложит ее в сторону. Ее с увлечением читали сто с лишним лет назад, в 1868 году, когда она вышла в свет, ее увлеченно читают и сегодня. Автор позаботился об этом. Он талантлив и мастер в своей профессии, в создании интересного, более того - преинтересного чтения, сохраняющего это свойство, как бы не взирая на быстро текущее время.

Уилки Коллинз (1824–1889) родился в Лондоне, в семье известного художника-пейзажиста Уильяма Коллинза. Профессиональные занятия отца непосредственно коснулись детских и юношеских впечатлений Уилки, пробудив у него интерес к живописи, особенно к пейзажу. Он рано почувствовал влечение к творчеству, однако у него не появилось желания продолжить профессиональную деятельность отца. Его влекло к перу и бумаге, но прежде чем стать писателем, романистом и драматургом, ему пришлось попробовать свои силы в занятиях весьма далеких от литературы.

По окончании школы, выполняя волю отца, Уилки (он был старшим и послушным сыном) занялся коммерцией; в 1841 году поступил на службу к торговцам чаем. Торговое дело тяготило его, и он расстался с ним. В 1846 году он приступил к занятиям в Линкольн-Инне, в одной из четырех старинных лондонских корпораций юристов. Эти корпорации владели монопольным правом подготовки адвокатов и выдавали разрешение на занятие адвокатской практикой. Уилки Коллинз получил такое разрешение, но не воспользовался им, зато во многих своих романах использовал полученные в Линкольн-Инне обширные знания истории, теории и практики судопроизводства.

Первая книга Уилки Коллинза вышла в свет в 1848 году, это была двухтомная биография его отца. Спустя два года появился первый роман Коллинза - «Антонина, или Падение Рима», исторический роман, навеянный ранними впечатлениями от Италии, где он тринадцатилетним подростком вместе с родителями прожил полтора года, и чтением увлекательного романа Э. Булвер-Литтона «Последние дни Помпеи».

В начале пятидесятых годов Коллинз познакомился, затем подружился, а со временем породнился с Чарлзом Диккенсом: младший брат Уилки женился на младшей дочери Диккенса. Уилки Коллинза считают основоположником и образцовым представителем так называемой «сенсационной литературы», сформировавшейся в «школе Диккенса».

Размышляя о том, как увлечь читателя, каким способом возбудить и привлечь к печатной странице его воображение и внимание, Уилки Коллинз обозначил «два главных элемента притягательности всех рассказываемых историй». Они должны вызывать любопытство читателя и удовлетворять его потребность удивляться. Уилки Коллинз стремился учесть и умел учитывать психологию чтения, ее характерные и устойчивые свойства.

Завлекательности чтения способствует нечто загадочное, тайна, которая нуждается в раскрытии и сопротивляется ему. Но исключительная забота о занимательности повествования затрудняет задачу создания социально содержательных и психологически убедительных характеров, таит в себе опасность отвлечения от реальных проблем жизни.

Серьезная английская критика 60-70-х годов прошлого столетия, опираясь на обширный опыт и блестящие достижения социально-психологического романа, прежде всего романа, созданного Ч. Диккенсом и У. Теккереем, выступала против чрезмерного увлечения сюжетностью в защиту и поощрение характеров. Острособытийное повествование, даже исполненное с талантом, обычно наталкивалось на осуждение со стороны этой критики. Нередко примером порицания служил Уилки Коллинз, автор многочисленных сенсационных романов с захватывающей фабулой, самые значительные из них - «Женщина в белом» и «Лунный камень». Ни шумный успех этих романов, ни популярность Уилки Коллинза, ни его творческое содружество и личная дружба с Чарлзом Диккенсом не спасали его от болезненных уколов неотвязчивой критики. В ответ Коллинз спешил заверить и критику и читателей, что создание характеров он считает первейшей обязанностью. «В романе, - писал он в предисловии к «Женщине в белом», - возможно удачно вывести характеры, не рассказывая занимательной истории; однако невозможно удачно рассказать занимательную историю, не выводя характеры: их наличие, как факт реальности, является обязательным условием успешного повествования».

В 80-е годы в трактовке тех же проблем начинают звучать иные ноты. По первому впечатлению может показаться, что во мнении журнальной критики произошел радикальный поворот: только что она отстаивала приоритет характеров, теперь же свои надежды стала возлагать на сюжет. В защиту и прославление остросюжетного повествования выступили молодые авторитеты, среди них Роберт Льюис Стивенсон. «В наши дни англичане, - писал Стивенсон в 1882 году, - не знаю почему, склонны смотреть свысока на происшествие… Считается хорошим тоном писать романы вовсе бесфабульные или же с очень скучной фабулой».

Стоит приглядеться к суждениям Стивенсона, как станет ясным, что они отнюдь не напоминают колебание маятника: в них видно движение мысли, подталкиваемое новым литературным опытом, обстоятельствами времени и чувством традиции, пониманием ее значения для движения литературы во времени.

Роман приключений невозможен без напряженной и увлекательной фабулы, ее требует природа самого жанра. Стивенсон разносторонне обосновывает эту мысль, опираясь на психологию восприятия и классическую традицию, которая в английской литературе ведет начало от «Робинзона Крузо» Д. Дефо. Необычно звучит афоризм Стивенсона: «Драма - это поэзия поведения, роман приключений - поэзия обстоятельств». Интерес к «Робинзону Крузо», самому выдающемуся образцу этого жанра, развивает он свою мысль, «в огромной мере и у подавляющего числа читателей» вызывается и поддерживается не просто цепью «происшествий», но «очарованием обстоятельств».

На страницах «Лунного камня» многократно упоминается «Робинзон Крузо». С ним не расстается, о нем то и дело вспоминает Габриэль Беттередж, значительное лицо «Лунного камня», то лицо, которое открывает и закрывает его страницы. Вот начало его повествования о пропаже алмаза, называемого Лунный камень: «Раскройте первую часть «Робинзона Крузо» на странице сто двадцать девятой, и вы найдете следующие слова: «Теперь я вижу, хотя слишком поздно, как безрассудно предпринимать какое-нибудь дело, не рассчитав все его издержки и не рассудив, по нашим ли оно силам».

Слова разумные, суждение человека опытного, заслуживающее внимания и размышлений. Для Габриэля Беттереджа «Робинзон Крузо» - чудодейственная книга, дающая ответы на все проблемы бытия. Все остальные персонажи «Лунного камня» видят в пристрастии Беттереджа к «Робинзону Крузо» забавную и милую причуду. Этого и хотел автор «Лунного камня», для него необычная причуда старика Беттереджа - способ оживления его образа. А для самого Коллинза «Робинзон Крузо» тоже книга чудодейственная, такая простая и ясная и вместе с тем обладающая необычайной силой притягательности. Для него эта книга - и отдельный урок, и целая школа. И возбуждающая воображение «поэзия обстоятельств», и неувядающее занимательное чтение. Но «Лунный камень» не роман приключений, это первый английский детективный роман.

Я пишу эти строки в Индии и адресую их моим родным в Англии. Цель записок – объяснить причину, заставившую меня отказать в дружеском пожатии руки моему кузену Джону Гернкастлю. Молчание, хранимое мной до сих пор по этому поводу, было превратно истолковано членами моего семейства, доброго мнения которых я лишаться не желаю. Прошу их не принимать окончательного решения, пока они не прочтут мой рассказ.

Разногласие между мной и моим кузеном возникло во время великого события, в котором участвовали мы оба, – штурма Серингапатама под предводительством генерала Бэрда 4 мая 1799 года. Чтобы внести ясность, я должен обратиться к периоду, предшествовавшему осаде, и поведать о тех рассказах, что бытовали в нашем лагере.

Один из самых невероятных рассказов повествует о желтом алмазе. Самое старинное из известных преданий говорит, что этот камень украшал чело четырехрукого индийского бога Луны. Отчасти из-за своего необычного цвета, отчасти из-за суеверий, связанных с тем, что в полнолуние он блестит ярче, а с убылью луны, наоборот, тускнеет, он и получил название, под которым до сих пор известен в Индии, – Лунного камня.

Приключения желтого алмаза начинаются с одиннадцатого столетия христианской эры. В ту эпоху магометанский завоеватель Махмуд Газни, ворвавшись в Индию, захватил священный город Сомнаут и ограбил знаменитый храм, несколько столетий привлекавший индустанских богомольцев и считавшийся чудом Востока.

Из всех божеств, которым поклонялись в этом храме, только бога Луны не коснулись варварские деяния магометанских победителей. Под охраной трех браминов неприкосновенного идола с желтым алмазом во лбу под покровом ночи перевезли в Бенарес. Там, в новом капище – в зале, украшенном драгоценными камнями, увенчанном золотыми колоннами, и поместили бога Луны, и он вновь стал предметом поклонения. В ту же ночь Вишну-зиждитель явился трем браминам во сне. Божество велело им охранять Лунный камень денно и нощно до скончания века и предрекло большое несчастье не только тому, кто дерзнет наложить руку на священный камень, но и всем происходящим из его рода. Брамины велели записать это предсказание на вратах святилища золотыми буквами и подчинились воле Вишну-зиждителя.

Один век сменялся другим, а все преемники трех браминов из поколения в поколение продолжали хранить Лунный камень, пока в начале восемнадцатого столетия христианской эры не воцарился монгольский император Аурангзеб. По его приказанию храмы почитателей Брамы снова стали разорять и грабить. Осквернив капище четтырехрукого бога умерщвлением священных животных, один из военачальников Аурангзеба похитил Лунный камень.

Оказавшись не в состоянии вернуть потерянное сокровище, три жреца-хранителя принялись неустанно следить за злодеем. Одно поколение сменяло другое, воин, совершивший святотатство, давно уже погиб страшной смертью, но Лунный камень продолжал переходить от одного магометанина к другому, принося с собой проклятие. Преемники трех жрецов-хранителей наблюдали за этими перемещениями драгоценного алмаза, терпеливо дожидаясь того дня, когда воля Вишну-зиждителя возвратит им его. Так, камень достался Типпу, серингапатамскому султану, который, сделав из него украшение для рукоятки своего кинжала, поместил его среди сокровищ оружейной палаты. Даже тогда, в самом дворце султана, три жреца-хранителя тайно продолжали оберегать его. В числе служителей Типпу были три иностранца, завоевавшие доверие своего властелина тем, что перешли, быть может с умыслом, в магометанскую веру. По слухам, это и были жрецы.

Вот такая фантастическая история ходила по нашему лагерю. Она не произвела серьезного впечатления ни на кого из нас, за исключением моего кузена: любовь ко всему чудесному заставила его поверить этой легенде. В ночь перед штурмом Серингапатама он рассердился на меня и на остальных за то, что мы назвали историю басней. Возник глупейший спор, и Гернкастль со свойственной ему хвастливостью объявил, что мы увидим алмаз на его пальце, если английская армия возьмет Серингапатам. Громкий хохот встретил его слова, и все мы подумали, что этим дело и кончится.

Теперь давайте перенесемся в день осады. Нас с кузеном разлучили в самом начале штурма. Я не видел его ни когда мы переправлялись через реку, ни когда перешли через ров, ни когда водружали английское знамя на завоеванных территориях. Только в сумерках, когда город уже был наш и генерал Бэрд обнаружил труп Типпу под кучей убитых тел, я встретился с Гернкастлем.

Нас обоих прикомандировали к отряду, посланному по приказанию генерала остановить грабеж и беспорядки, последовавшие за нашей победой. Я встретился с кузеном на дворе перед кладовыми и мог ясно видеть, что горячий нрав Гернкастля доведен до высшей степени раздражения страшной резней, через которую мы прошли. По моему мнению, он на тот момент был неспособен исполнять вверенную ему обязанность.

В кладовых царил хаос и суматоха, но насилия я не видел. Тщетно пытаясь навести порядок, я вдруг услышал страшный вой на другой стороне двора и тотчас побежал на эти крики. Я подошел к открытой двери и увидел лежащие на пороге тела двух мертвых индусов (по их одежде я узнал, что это дворцовые офицеры).

Крик, раздавшийся изнутри, заставил меня поспешить в комнату, которая оказалась оружейной палатой. Третий индус, смертельно раненный, падал к ногам человека, стоявшего ко мне спиной. Он обернулся как раз в ту минуту, когда я входил. Это оказался мой кузен. Джон держал в одной руке факел, а в другой – обагренный кровью кинжал. Камень, вделанный в его рукоятку, сверкнул, как огненная искра, когда он повернулся ко мне. Умирающий индус упал на колени и, указывая на кинжал в руках Гернкастля, сказал на своем родном языке:

– Лунный камень отомстит тебе и твоим потомкам!

Прежде чем я успел что-либо сделать, солдаты, последовавшие за мной через двор, вбежали в комнату. Мой кузен как сумасшедший бросился к ним на встречу.

– Очистите комнату! – закричал он мне. – И поставьте у дверей караул!

Солдаты отступили, когда он кинулся на них с факелом и кинжалом. Я поставил у дверей двух часовых, на которых мог положиться, и ушел.

Рано утром грабеж еще продолжался, и генерал Бэрд под барабанный бой публично заявил, что любой вор, пойманный на месте преступления, кто бы он ни был, будет повешен. В толпе, слушавшей эту прокламацию, я опять встретил Гернкастля. Он, по обыкновению, протянул мне руку и проговорил:

– Здравствуйте.

Я не решился подать ему руки.

– Скажите мне прежде, – произнес я, – из-за чего умер индус там, в оружейной палате, и что значили его последние слова, когда он указывал на кинжал в вашей руке?

– Индус умер, я полагаю, от смертельной раны, – ответил Гернкастль. – А о том, что значили его последние слова, мне известно так же мало, как и вам.

Я пристально посмотрел на него и спросил:

– Вы больше ничего не хотите мне рассказать?

– Нет, – прозвучало в ответ.

Я повернулся к нему спиной, и с тех пор мы больше не говорили друг с другом.

Я прошу заметить, что все написанное здесь о моем кузене предназначено только для родных. Гернкастль не сказал ничего такого, что давало бы мне повод для разговора с нашим полковым командиром. Джона не раз дразнили алмазом те, кто помнил о его горячей вспышке перед штурмом; очевидно, что воспоминаний об обстоятельствах, при которых я застал его в оружейной палате, было достаточно, чтобы заставить его молчать. Ходят слухи, что он намерен перейти в другой полк – вероятно, для того, чтобы расстаться со мной.

Я не могу ни в чем обвинять Гернкастля, потому что у меня нет никаких улик, кроме косвенных. Я не только не могу доказать, что он убил двух индусов, стоявших у дверей, я не могу даже утверждать, что он убил третьего, потому что не видел этого собственными глазами. Пусть наши родственники сами составят об этом мнение и решат, обоснованно мое отвращение к этому человеку или нет.